Знаменитый гросфатер начинался тем, что образовывались точно такие же аллеи, как и в экосезе, т.е. кавалеры устанавливались в одну линию, а дамы в другую, каждый кавалер против своей дамы. Прежде всего, эти пары брались за руки и длинной змееобразной вереницей начинали под печальные, как будто погребальные звуки музыки, ходить по разным направлениям и даже по разным комнатам, если таковые имелись, потом возвращались на место и устанавливали аллею. В дальнейшем ходе дела было сходство с экосезом, Также точно очередная пара, вертелась с парами, стоящими в аллее, неслась с ней до конца, а музыка между тем из монотонной и печальной, превращалась в весёлую и почти бешеную. На возвратном пути той пары, которая пронеслась в конец аллеи, начинались головоломные штуки, составляющие черту, отличающую гросфатер от экосеза. Некоторые из подобных штук считались обычными и общеустановленными; но здесь допускались всевозможные Фантазии и изобретательность. Тот, кто выдумает штуку, более мудреную и головоломную, приобретал право на общую признательность. Все эти штуки, и общепринятые и вновь изобретаемые, направлены были исключительно на кавалеров и на испытание их ловкости. Вот одна из них, постоянно бывшая в ходу. Пара, спустившаяся вниз по аллее, на возвратном пути растягивала платок таким образом, что один конец его брал кавалер, а другой оставался в руках дамы; дама возвращалась внутри аллеи, а кавалер по внешней её стороне, так что платок, который они держали, образовывал барьер, чрез который все; мужчины должны перепрыгивать. Это то перепрыгивание и составляло предмет общего веселья. Само собой разумеется, что каждый хотел перещеголять и прыгнуть выше другого, и это соперничество имело иногда последствия, неожиданные ни для героя, ни для зрителей. Платок в руках очередной пары поднимался всё выше; одни храбро скакали, другие требовали снисхождения. Всё это производило топот, стук, хохот. Когда одна пара кончит своё дело, несётся по аллее другая и, на возвратном пути предлагает кавалерам новую штуку, стараясь о том, чтоб она была ещё труднее, еще головоломнее. Опять шум и хохот. Когда все пары исполнят таким образом свои обязанности, музыка прекращает бешеный мотив и снова начинает печально завывать, а все участники опять образуют змеинообразное шествие по разным направлениям, или по разным комнатам, потом снова устанавливаются, образуют аллею и снова начинается та же история. И именно, обаятельной силой веселья, гросфатер держался долго и упорно, во всяком случае дольше экосеза. Помню, что когда я оперился уже в Петербурге и с тою же самоуверенностью танцевал на здешних балах и вечерах, в то время когда об экосезе и помину уже не было, гросфатер, хотя изредка, исполнялся ещё в некоторых домах, преимущественно после ужина, имеющего магическое свойство подстраивать всех на веселый лад и исполнялся, большей частью, при участии почтенных лиц с напудренными природою головами, лиц, на которых до ужина нельзя было смотреть иначе, как с глубоким уважением.
Обыкновенно в середине, или во второй половине наших провинциальных вечеров, провозглашался и исполнялся матрадур, для танцоров того времени бывший чем-то вроде майского парада для гвардейских войск, экзамена для гимназистов, скачки с препятствиями для благородных ездоков и т.п. Все слабое, что могло еле болтаться с грехом пополам в других танцах, отпадало, и на арену выступали только действительные богатыри. Едва раздавались новые музыкальные звуки, все общество получало какой-то толчок и принимало выжидательное положение, в высшей степени напряженное, как будто имело совершиться нечто необычайное. Старики и почтенные люди оставляли карты и велемудрые речи, преимущественно о недостатках и промахах местной администрации, речи, большей частью оппозиционного характера и приближались к месту действия. На лицах их выражалось выжидающее впечатление. Деятели устанавливались с особою торжественностью. По суетливости и озабоченности, с которыми делались эти предварительные распоряжения, видно было, что должно произойти нечто, выходящее из ряду вон. Испытанные уже в этом деле кавалеры, подбирали себе испытанных дам, преимущественно танцевали мальчики и девочки, большим почти не было здесь места, и если некоторые становились, то скорее для пополнения комплекта, чем для самостоятельных действий. Установление и вообще первые приступы к матрадуру сходствовали с теми же приёмами, как и в экосезе и гросфатере. Точно также образовалась аллея, каждый кавалер становился против своей дамы и повёртывался не с чужой, как в экосезе и гросфатере, а со своей дамой; после этого поворота действующая пара не уносилась по аллее, а расходилась друг против друга; кавалер отбрасывался в одну сторону, а дама в другую, противоположную и этот то момент был самым занимательным для зрителей и самым трудным для деятелей. Именно тут дама и кавалер должны были друг пред другом выказать все сокровища своего искусства, все плоды таланта. Тут именно приобреталась пальма первенства маленькими танцорами. Тут не было уже заботы о грации, все заботы сосредоточивались исключительно на том, чтоб навертеть ногами таких узлов, которые изумили бы публику и озадачили других состязателей. И тут являлись истинные художники. Тогдашние танцмейстеры, вместе с правилами мазурок, кадрилей, вальсов и т.п., внушали своим ученикам таинства всевозможных антраша и различных других технических хитростей. Эту сторону танцевального искусства они разрабатывали довольно усердно, сколько потому, что она более рельефно выставляла плоды и результаты их занятий, столько и потому, что сами родители более поощряли её, видя тут действительно нечто необычайное. Всевозможные кадрили не могли занимать их. Но когда Ванечка или Сонечка начнет выделывать антраша, родительское сердце не может не испытывать радостного чувства. <…> Я не помню, как и назывались эти технические хитрости и подвожу их под одно общее название: «антраша», но помню что мы, так сказать, сыпали ими на каждом шагу, и во всевозможных танцах. Танцуем ли мы кадриль, мазурку, и пр., где вовсе и не требуется никаких специальных украшений, мы непременно находили случай и возможность обильного размещения их. Несешься напр. в мазурке и на каком-нибудь повороте припрыгнешь и сделаешь ногами какой-нибудь вензель. Эти вензеля и антраша были самою занимательной частью танцев, как для нас самих, так и для наших стариков. В матрадуре все это высшее искусство так сказать концентрировалось; поэтому-то старики и почтенные люди обступали нас с живейшим интересом.